Шёпоты и крики. Как я попал в казанское братство

Говорят, что когда-то давно грибница корпорации Fraternitas Ruthenica расползлась на мистический восток по следам великого и страшного царя. С тех пор по берегам Казанки то и дело слышится хор голосов из фильма Эйзенштейна, сопровождающийся криками, смехом и чем-то более содержательным. И вроде бы это было достаточно недавно, но многие уже успели прожить важнейшие циклы своей жизни в кругу самых разных, но непременно примечательных и талантливых людей. Среди вас тоже есть такие, и вы обязательно найдёте вход, если начнёте искать. Мы даём подсказку — историю меня и нас, Петра Аркадьевича, про Казань и её неявный шёпот.

С Казанью я связан цепочкой глубоко сокровенных осколков детской памяти. В мнительной голове до сих пор горят образы ранних нулевых, состоящие из множества отдающих советской пылью предметов: дисковый телефон, виниловый проигрыватель, журналы с военной техникой и моделями для сборки. Артефакты военного предка. Если выйти на балкон, то можно увидеть девятиэтажки и забытый настенный календарь с двумя блондинками-серфершами. Где-то там же, как тонкая нить, отдалённо звучит голос Мурата Насырова: «Я это ты, ты это я…». Вероятно, из телевизора, который казался окном в иной мир, и вместе с тем чёрной коробкой, вбирающей в себя слабый свет нашей действительности. Иногда эта коробка показывала совершенно сверхчеловеческую для ребёнка реальность, например, женщину с лисьей, интригующей физиономией, предлагающей попробовать «джага-джага». Я гипнотизировался этой совершенно идиотской смысловой пустотой, находясь в счастливом непонимании, что такое «джага-джага», чтобы лишь спустя много лет попробовать и глубоко разочароваться.

За пределами этого царства пыли, упакованного в типовую хрущёвскую квартиру, расползался иной мир. Потрёпанный, азиатско-хаотичный, он жил по инерции после бандитской смуты, но ещё не опьянённый сладкой нефтью. Улицы были полны неустойчивого дыхания, пульсирующего через старые рынки с ржавыми весами, забрызганные грязью трамваи и тёмные подъезды с вечным запахом борща и металла. Гулять по такому постсоветскому биому было не совсем уютно, поэтому особым квестом считался поиск старых деревянных домов с резными наличниками, отдававших необъяснимо высокой тоской. Как поясняли взрослые, такие дома обладали памятью о неких важных событиях в отличие от новостроя. Они пахли сыростью, и воздух будто густел рядом с ними, давая понять, что когда-то здесь существовал несколько другой мир. Петляя между рядами подобных реликтов на Волкова и Достоевского, можно было оказаться на Бутлерова, спуск по которой приводил в неопрятный тогда центр и демоническую улицу Баумана.

И всё же одно здание с белыми колоннами отложилось в памяти особенно глубоко. Это было главное здание Казанского университета, ощущавшееся как некий знак или метка, стоящая здесь вопреки всему. Строгие белые колонны возвышались словно фрагмент античного храма из энциклопедии, закинутый на варварские просторы. Всё вокруг: Чеховский рынок, уходящие в землю избы, влажный запах капусты и бензина — текло и распадалось, а громада Лобачевского держала имперскую стать даже в тени бруталистских советских пристроек. Она была вызовом энтропии. Мне тогда очень нравилось слово «некрополь», которое я услышал от старшего брата, играющего в «Героев». Для меня это был именно некрополь, и детский ум ощущал его мистически: казалось, что внутри снуют безликие тени, шепчущие на мёртвом языке нечто сокровенное. И сокровенное хранило память о вещах, которые не проговаривались, но ощущались — о пророке математики, студенческих мятежах, масонских символах, восточных рукописях, вечной симфонии холодных чисел и божественных видений. Все эти вещи были образами, частями главного сообщения, которое понять не мог, как бы сильно ни хотел. Но оно очаровало меня на всю жизнь, чтобы привести к этим колоннам спустя многие годы на чужбине.

Казань конца десятых сильно отличалась от Казани моего детства: коммерческий разум местных властей стёр деревянные улицы, превратив их в редкие островки посреди безвкусной застройки. Город оброс велодорожками, заборами и кофейнями с матчей — всеми обязательными fancy атрибутами современного урбанизма. Я же стоял ранней осенью перед УниКСом, с досадой понимая: здание с колоннами всё ещё на месте, но шёпота я больше не слышу. Ведь как известно, ближе всего к восприятию непонятного дети и старики, но не юноши и зрелые люди. Мистерия требует общности. Но те, кто окружал меня в университете, ни знать, ни слышать об этом не хотели. Многие из них пошли за дипломом для родителей, для откоса от службы в непобедимой и легендарной, а иногда от непонимания что делать дальше, но только не ради самого важного. Оттого я искал один. Иногда я опускал руки и подозревал, что если даже за символизмом эсхатологического аниме иногда скрывается дешёвый гаремник, то и мои поиски являются лишь попыткой расставить точки над бытовой бессмыслицей. Тем не менее, в один осенний день всё изменилось. Я отправил заявку на сайте FR.

Вскоре мрачным октябрьским вечером среди огней и шума голосов меня ждали люди. Они мало говорили, я помню не многое, лишь ощущение перехода и начала, и, возможно, дрожащие руки. Разговор был краток, но внутри разверзался калейдоскоп. Мерянские леса и крёстный ход на Волге. Эсеровские митинги. Грохот сталинской индустриализации. Нежная липкость линклейтеровских мелодрам. Казалось, чужие сны вторгались в моё сознание. Оставшись один, я понял, что они стали частью меня. Пути назад больше не было, ведь я превратился в птенца. В процессе метаморфозы пришлось отрывать от себя корку гордыни, удерживать равновесие на грани кринжа, чтобы не сорваться в привычное. И всё же прорвался, сквозь иронию, новых людей и тревожные сны. Оно стоило того.

В конце не было данжен-синт замков и алхимических откровений, лишь простая реальность, в которой оживали лица и голоса. Но было нечто более тяжелое и прекрасное, а именно люди, которых связывало большее, чем случайная общность потока или расписания: любовь к России, любовь к городу и к тем самым белым колоннам, когда-то поймавшим мой взгляд. И только среди этих людей я понял: иногда для того, чтобы услышать смысл, не нужно искать его в одиночку. Достаточно найти пространство, готовое его принять. Попробуйте поискать и вы.