Представьте себе картину: напившийся до положения риз студент, с кровавыми ранами на лице и в шапке набекрень, спит на лавочке посреди городской улицы, а полиция не имеет права его арестовать из уважения к университету, знаки которого блестят на лацкане кителя этого забулдыги. Трудно представить такое сегодня, правда? А студентам Альбертины не нужно было и представлять, ведь на протяжении всей истории Кёнигсбергского университета отношение к студентам в городе было совершенно особое.

Vivat Academia!

Впрочем, далеко не сразу это отношение стало уважительным. Кёнигсбергский университет, основанный в XVI веке последним магистром Тевтонского ордена Альбрехтом Бранденбург-Ансбахским (откуда и происходит название Альбертина), изначально был небольшим центром учености в Восточной Пруссии и имел важную задачу — продвигать в массы идеи протестантизма, в пику католическому Ягеллонскому университету в Кракове. Пост профессора Альбертины означал принятие лютеранства, но также вводил в высшие слои общества Кёнигсберга. Обширными привилегиями обладали и сам университет, и студенты — Альбертина имела право на значительную автономию, а студенты могли носить оружие, стражники города не имели полномочий арестовать их без веской причины, а также студента нельзя было насильно забрить в солдаты.
В Альбертине учились не только немцы-протестанты из Пруссии, но и представители многих народов Священной Римской империи, а ещё остзейские немцы Ливонии и Курляндии, поляки, литовцы, латвийцы. После визита Петра Великого в конце XVll века в Кёнигсберге появились и русские студенты. Своей alma mater Альбертину называли Кирилл Разумовский, президент Петербургской академии наук, генералы наполеоновских войн Андрей Гудович и Михаил Милорадович, а также многие другие не столь известные русские люди. Естественно, среди такого количества чужаков и иноверцев студенты в Альбертине предпочитали компанию своих земляков, что служило причиной формирования разнообразных студенческих землячеств, объединений и корпораций. Однако даже общество земляков не давало студентам полной защиты от трудностей университетской жизни.

Pro fratribus perversis

Modus vivendi европейского студента Нового времени, если вынести за скобки саму учебу, часто был чем-то средним между жизнью солдата и разбойника. Душные комнаты дормиториев, чисто мужской коллектив, стеснённость в средствах, жёсткая субординация и розги в аудиториях — помножьте это на молодость, право носить оружие и университетские привилегии — получите матёрых, закалённых суровым бытом молодых людей, не чуравшихся насилия (привет от святой Схоластики!). Эхо студенческих забав доносилось до горожан пьяными дебошами, грабежами и избиениями случайных прохожих: веселье одних стало кошмаром других.
Отношения между студентами не ограничивались спонтанными драками и алкоголизмом, а приобретали сложные формы, что выражалось в институтах депозиции и пеннализма.
Депозиция представляла из себя полуофициальный добровольно-принудительный обряд инициации, чем-то похожий на посвящение в студенты, но более жестокий: “неотесанного” юношу символически (без откровенного членовредительства) доводили до ума с помощью столярных инструментов, например, могли “пройтись рубанком” по спине, “зашлифовать” лицо или зад на точильном круге, вытащить клещами торчащие “пеньки”. Конкретный церемониал варьировался в зависимости от эпохи и выдумки депозиторов, но суть заключалась в издевательствах и порче вещей посвящаемого: могли срезать клок волосы с головы и кусок штанов с заднего места (хорошо, если без куска кожи!), извалять в перьях, а могли и просто хорошо намять бока. И всё это веселье оплачивал из своего кармана сам несчастный студент, и взносы за депозицию составляли серьёзную часть бюджета Альбертины. Однако депозиция была лишь преддверием пеннализма (от слова “пенал”, все верно) — полного подчинения младшекурсников старшим курсам.

Старшекурсники обирали младшие курсы до нитки, откуда и взялось их прозвище “шорнисты” (буквально “стригущие” деньги), и держали их на посылках — и так целый год, после чего “пенналы” сами получали право стать “шорнистами” и продолжать славную традицию глумления над первогодками. К сожалению или к счастью, традиции всё же суждено было прерваться — в XVII веке Тридцатилетняя война почти не затронула университет Кёнигсберга, из-за чего в город повалили толпы студентов со всей Европы. Руководство Альбертины — а ректорами были, просим заметить, курфюрсты и кронпринцы Гогенцоллерны — не стало дожидаться, когда эти толпы устроят в городе студенческий террор, и в 1683 году студенты университета утратили свое право открыто носить холодное оружие, а в 1717 герцог Фридрих Вильгельм I отменил депозицию, а пеннализм и шоризм обложил штрафами. Но вековые обычаи не так легко уничтожить: обряды инициации и хейзинга, как и любовь к проделкам и веселью, перекочевали в студенческие корпорации , как более закрытые и независимые от сиюминутной прихоти администрации объединения

Gaudeamus igitur

Как уже было сказано, национальный состав в Альбертине был пёстрым. Протестанты задирали католиков, немцы задирали литовцев и поляков, иудеев задирали все, кому не лень, так что объединение было для студентов вопросом выживания.
В немецкой университетской среде было сразу несколько типов студенческих объединений: корпорации (Corps), буршеншафты (Burschenschaften*), а также различиные религиозные братства (например, католический _Cartellverband*) — и это если не брать всегерманские конвенты корпораций и буршеншафтов, объединения бретеров-фехтовальщиков, компании музыкантов и глубоко законспирированные тайные организации.
Корпорации, существовавшие при университетах по всему немецкому миру, были достаточно толерантны к вере и национальности, делая упор на элитарность, благородное происхождение и личные данные претендентов. Так, например, Карл Маркс, еврей по происхождению, был членом Corps Palatia Bonn, а в корпорации при университетах Йены и Гёттингена попадали представители английских, итальянских и даже японских элит. В Альбертине были наиболее известны следующие корпорации: Lithuania, Borussia, Scotia, Teutonia, Masovia, Baltia, Normannia — они были объединены конвентом и нередко проводили досуг вместе: от светских балов до невероятных попоек. Несмотря на название, в Corps Borussia брали не только пруссов, а в Corps Lithuania — не только литовцев.
Буршеншафты же были менее либеральны, и место студенческой вольности в них занимали патриотизм и национализм, да и вообще они были попроще и поближе к народу: в воздухе витал подъем немецкого духа, связанный с Бисмарком и 1871 годом. Из-за этого корпоранты посматривали на выходцев из буршеншафтов свысока, считая их квасными (пивными?) патриотами и бездельниками. Мы так смотрим на академистов.

Интересно, что для стороннего наблюдателя разница между экстерьерами членов буршеншафта и членов корпорации почти незаметна: и те, и другие носят специальные студенческие шапочки с разноцветными лентами, фехтуют на шлегерах, поют свои песни, топят лодки на Вальпургиеву ночь — в общем, хорошо проводят время! Остановимся на общих чертах, поскольку в различиях можно увязнуть на целую монографию.
Самым характерным внешним атрибутом принадлежности к тем или иным корпорации или буршеншафту были ленты, окрашенные в корпоративные цвета (Couleur). Право носить головной убор с такими лентами нужно было заслужить: перед вступлением в корпорацию неофит должен был семестр или два пробыть кандидатом на вступление, или, как его называли сами бурши, фуксом. Каждый из неофитов должен был доказать свою лояльность буршеншафту и пройти ряд испытаний, в том числе побыть объектом хейзинга. Хейзинг был с выдумкой: кого-то могли заставить весь вечер пить за каждый тост за столом полную кружку пива (при этом тосты звучали каждые пять минут), других могли отправить петь серенады под окнами любимого преподавателя накануне экзамена. Всё как и всегда: выдержал испытание — молодец, честь тебе и хвала, может, ты достоин нашей компании таких же молодцов; не справился — что же, тебя хотя бы будет весело колотить или дразнить. В качестве аванса и компенсации за унижения, фуксы имели право носить специальные цвета “для фуксов”, только порядок цветов на ленте был другой, нежели у полноправных буршей. Естественно, тех, кто носил эти ленты незаслуженно, нещадно били. Зато если уж посчастливилось стать полноправным буршем, то это до конца, даже когда ты уже станешь почтенным старым буршем, или филистром, у тебя всегда будет компания молодых бравых студентов.

Другим важным знаком отличия студентов Альбертины были значки с основателем университета — магистром Альбрехтом. Эти “Альбертусы” сначала носили все студенты на своих головных уборах, но потом металлический магистр перекочевал на лацканы кителей, причем число “Альбертусов” должно было коррелировать со статусом и сообщать, что их владелец не пальцем делан! Впрочем, нет точных сведений, были ли эти значки наградой за конкретные свершения и мешало ли что-то студентам с синдромом Брежнева нацепить на себя на десяток-другой больше значков — с другой стороны, кто осмелится предъявлять претензии кому-то с таким количеством “Альбертусов” на лацканах? Члены буршеншафтов питали к золоченым Альбрехтам особую слабость — видимо, они укрепляли их прусский дух.

Деятельность корпораций не ограничивалась дедовщиной в сторону фуксов или мелким разбоем. У каждой корпорации был свой особняк, убранный корпоративными цветами, где корпоранты могли спокойно обсуждать свои дела или буянить, не беспокоясь о последствиях. Были также и “свои” места — кафе, рестораны и погреба со “своими” кельнерами и специальными позициями в меню и винных картах. Самым знаменитым подобным местом в городе был “Кровавый суд”, Blutgericht, винный погреб в северном флигеле Королевского замка, обставленный в брутальном ганзейском стиле (еще бы, раньше это были тюремные застенки!), где в свое время пропускали бокальчик кларета не только студенты, но и Э. Т. А. Гофман, Рихард Вагнер и Томас Манн. Другим важным общим местом сбора была Палестра — столовая, спортивный комплекс и место собраний в одном здании.
Не все корпорации отличались склонностью к дебоширству: так, корпорация Corps Hansea призывала студентов отказаться от материальных благ во имя науки и Германии и жить по заветам Диогена. Наверное, кому-то было нужно и такое (F.R. настоятельно не советует пить пиво из горсти: греется же).

Такие принципиальные разногласия в самых базовых понятиях неизбежно приводили к конфликтам, причем частный конфликт запросто мог перерасти в конфликт двух корпораций. Однако принципы войны между студенческими обществами тоже эволюционировали: если в XVI-XVII веках члены наций-землячеств из-за разногласий могли избить или зарезать своих визави из других городов, то в XIX веке соперничество стало носить более цивилизованный и джентльменский характер и часто разрешалось через спортивные соревнования или публичные дискуссии и дебаты. Иногда, наоборот, корпорации могли зарыть топор войны, вспоминая, что их объединяют стены одного университета, и вместе участвовали в праздниках, факельных шествиях и розыгрышах преподавателей.
Другой доброй традицией было катаниях на лодках в Вальпургиеву ночь. Нижний пруд возле Королевского замка покрывался лодочками, на которых студенты наслаждались весенней свежестью и пытались потопить лодки изрядно посвежевших представителей соперничающих корпораций .

Про мензурное фехтование в немецких корпорациях и буршеншафтах не писал только ленивый (поэтому мы тоже написали!), но вкратце напомним: клинок сопровождал европейского студента почти всю дорогу от первых Университетов в Европе вплоть до Второй Мировой. И если начинали свой путь студенческие мечи, шпаги и сабли как необходимые оружия самообороны и инструменты убеждения в спорах, то ход времени и смягчение нравов превратили их в орудия ритуала и игры. Мензурным фехтованием занимались не ради защиты оскорбленного достоинства, а для испытания чести и инициации, а также для удовольствия и азарта. Формально, целью поединка было поразить лицо оппонента с помощью сабли-шлегера, но фактически самым важным было сохранить присутствие духа, не сдвинуться с места даже при получении увечий. Ради последних отчасти все и затевалось — жуткие шрамы от сабель считались самым наглядным свидетельством мужества их носителя, а молодые люди с большим числом таких отметин считались завидными кавалерами и женихами.

Ubi sunt, qui ante nos

Отношения между Университетом и государством всегда были сложными. С одной стороны, университеты поставляют государству компетентных чиновников и прочих специалистов, и совсем без студентов обойтись нельзя. С другой — эти студиозусы вечно замышляют что-то против государства: то в кружки соберутся, то к революции призывают, ничего хорошего не делают, пьют, курят, играют в бильярд, творят какие-то подозрительные обряды и носят странные шапочки — сплошной либертинаж! Хорошо бы вести пристальное наблюдение за этими кружками и компаниями, а то и вовсе их запретить, от греха подальше.

В 1819 году студент-бурш Карл Занд закалывает кинжалом Августа фон Коцебу, драматурга и журналиста, в чьих изданиях многие немцы, включая Занда, видели “русский след”. Занда казнили, и вскоре от правительства последовала реакция: были приняты Карлсбадские указы, согласно которым любая националистическая и либеральная деятельность в университетах и прессе Германского союза трактовались как призыв к мятежу, что фактически запрещало деятельность студенческих объединений в любой форме. Корпорации затаились: афишировать свою принадлежность было опасно. Указы были отменены лишь в 1848 году благодаря Мартовской революции.
Следующие 70 лет были золотой эпохой корпораций не только Кёнигсберга, но и всей Германии, уже единой. Первая мировая война обескровила европейское студенчество, но дух его остался жив, и последующий период интербеллума был лебединой песней корпоративной истории Альбертины. В 1933 году к власти в Германии пришла НСДАП, которая не терпела двойной лояльности, и деятельность всех студенческих объединений была запрещена, хотя многие нацистские политики и военные сами были корпорантами, а некоторые даже носили на лице те самые шрамы. Единственной разрешенной политической студенческой организацией стал Национал-социалистический немецкий союз студентов, который был очень далёк по своим сути и духу от классических немецких корпораций и буршеншафтов — прежде всего потому, что был полностью под контролем НСДАП.
В 1944 году в Кёнигсберге праздновали четырехвековой юбилей университета. Хотя многие понимали, к чему шло дело на фронтах, руководство обещало увеличить количество мест для профессоров и сулило победу немецкого народа. В конце августа 1944 года британские ВВС несколько дней бомбили город. А под обломками зданий и в огненных смерчах погибла и Альбертина, а вместе с ней и студенческие корпорации Кёнигсберга.

Некоторые корпорации перебрались в другие города Германии, например, Гамбург или Потсдам. Другие продолжили своё существование в формате встреч старых буршей, памятовавших о молодости на улицах города, которого больше нет, и о деньках в корпорациях, которых не стало. Сегодня Калининград-Кёнигсберг это русский город, и в нем тоже есть университет, который носит имя, пожалуй, самого известного кёнигсбержца и выпускника Альбертины, Иммануила Канта. Балтийский федеральный университет старается бережно относиться к наследию Альбертины: некоторые факультеты и направления находятся в исторических корпусах старого университета, в библиотеке БФУ хранится много древних томов и рукописей, которые чудом пережили пожары и разрушения войны, а вручение дипломов происходит в Кафедральном соборе на острове Канта, под звуки Gaudeaumus igitur.
В русском городе нет немецких корпораций и буршеншафтов, но есть корпорация русских студентов, Fraternitas Ruthenica. Мы, студенты из разных вузов и разных городов со всей России, помним и ценим опыт как континентальных корпораций, так и англо-американских братств, но пытаемся идти своей дорогой. У нас нет шапочек с лентами и вензелями, но у нас тоже есть фехтование, песни, веселье, поддержка, академические проекты и гулянки, стартапы и творческие вечера. Но самое главное — у нас есть братство. Братство на всю жизнь.

Sapere aude!

Aestas non semper durabit: condite nidos.